Detaly.co.il: Судный день еврейского театра
https://mitzvatemet.com — каталог еврейских захоронений и мемориалов Беларусь, Украина и др.
Незадолго до Судного дня, в конце сентября 1917 года, основатель драматической студии “Габима” Нахум Цемах получил важную новость. По сути дела, даже не одну, а две — хорошую и плохую. Хорошая заключалась в том, что руководитель Художественного театра Константин Сергеевич Станиславский согласился принять его у себя дома и обсудить возможное сотрудничество с “Габимой”. Плохая — в том, что прием был назначен на Судный день. Цемах не был религиозным человеком, но по субботам предпочитал деловые вопросы не решать. Заниматься рабочими проблемами в Йом Кипур и вовсе представлялось ему чем-то немыслимым.
Просить Станиславского изменить дату приема было неловко. То, что знаменитый режиссер согласился встретиться с никому не известным актером-любителем из “черты оседлости” само по себе казалось чудом. Шанс привлечь великого мастера к строительству нового еврейского театра казался единственным и неповторимым. Но обсуждать судьбу “Габимы” в Судный день, угрожая навлечь на себя, а возможно, и на все предприятие, гнев небес, Цемах никак не хотел.
“Габима” в ожидании приговора
Руководитель “Габимы” обратился за советом к своим соратникам — Менахему Гнесину и Хане Ровиной. Вместе с ними он пытался создать театральную студию в Варшаве еще до Первой мировой войны. Те прекрасно поняли сомнения Цемаха. Эту неразрешимую задачу они обсуждали до глубокой ночи. В конце концов, им удалось найти формулировку, позволяющую Цемаху явиться на встречу со Станиславским. “Это будет Судный день еврейского театра, — решили они. — На этой встрече будет вынесен приговор: быть ему или не быть”.
Вечером 25 сентября 1917 года, когда в московской синагоге заканчивали читать “Кол нидрей”, Цемах входил в просторный особняк в Леонтьевском переулке. Станиславский ждал его в столовой. С трудом справляясь с волнением, Цемах заговорил. Как признавался он позже, его речь была сплошной импровизацией. Но Цемах никогда не готовился к выступлениям. Он истово верил в свою миссию создателя еврейского театра на иврите — будущего Храма народа Израиля. Это придавало ему особые силы, наделяло особым даром убеждения.
Для начала Цемах напомнил Станиславскому о вековых скитаниях еврейского народа. Затем перешел к рассказу об иврите — считающемся мертвым библейском языке, который на самом деле “ни на миг не прерывал своего живого дыхания”. Он сделал акцент на том, что возглавляемая им студия собирается ставить спектакли именно на иврите, а не на идише — языке, на котором говорили еврейские беженцы, наводнившие в те дни Москву. (К слову, Цемах и сам был одним из них). “Я добавил, что иврит — это душа народа, именно на этом языке народ всегда выражал — и выражает ныне — свою тоску и самые пылкие свои упования”, — рассказывал он впоследствии.
В заключение своей речи Цемах сказал: “Мы веками молчали, отдавая своих детей искусству народов, среди которых мы жили. Помогите нам построить свой дом”. После чего пояснил, что будущий дом “Габимы” будет находиться в Палестине, библейской Эрец Исраэль, и театральное учение Станиславского, таким образом, получит распространение на Святой земле. Цемах замолк, готовый принять любой приговор, каким бы он ни был. Но Станиславский глубоко вздохнул и сказал: “Да, эти идеи мне близки”. И, выразив надежду на исполнение мечты своего собеседника, приступил к деловому обсуждению сотрудничества с “Габимой”, которой отводилась роль “Библейской студии Художественного театра”. Профессиональную подготовку студийцев Станиславский обещал возложить на своего ученика Евгения Вахтангова.
Радости Цемаха не было предела. В тот же вечер он сообщил о результатах своей встречи Гнесину и Ровиной. Все трое были счастливы тем, что в Судный день небеса в лице Станиславского вынесли благоприятный для еврейского театра приговор. Встреча в Леонтьевском переулке открыла “Габиме” путь в будущее. Для еврейского театра это был, безусловно, судьбоносный день.
Судный день Станиславского
Но не менее значительным был этот день и для самого Станиславского. Для того, чтобы прийти на встречу с Цемахом ему тоже пришлось нарушить важную заповедь, правда, установленную им для самого себя. Это был первый в истории случай, когда Станиславский не присутствовал на премьере в своем театре.
В тот вечер в Художественном давали “Село Степанчиково” в постановке Владимира Немировича-Данченко. Станиславский должен был сыграть в этом спектакле одну из главных ролей — добродушного и бесхребетного полковника Ростанева. Но с первых же репетиций работа не задалась. Станиславский мучительно пытался найти ключ к роли, в тяжкие минуты утирая слезы за кулисами. Он не был доволен собой и чувствовал, что и режиссер не удовлетворен его работой. В конце концов, Немирович-Данченко снял Станиславский с роли. Ростанева сыграл Николай Масалитинов.
“Если не считать пропусков по болезни, “Село Степанчиково” — первая премьера, когда ни на сцене, ни в зале не было Станиславского, — вспоминала актриса Серафима Бирман, игравшая в спектакле унылую и злую девицу Перепелицыну. — [Незадолго до третьего звонка он поздравил нас всех с премьерой, а затем] порывисто повернулся и вышел. Шел так быстро, будто быстрее спешил унести от нас печаль свою”. В момент, когда в зале Художественного театра погас свет и поднялся занавес, Станиславский был уже возле дома, в Леонтьевском переулке. Через несколько минут там же появился Нахум Цемах.
“Село Степанчиково” — трагедия моя”, — такую запись оставил Станиславский в своем дневнике. После Ростанева он не сыграл больше ни одной новой роли. Это был поворотный момент в судьбе Станиславского-актера. Вечер 25 сентября стал своего рода Судным днем и для основателя Художественного театра.
О тяжких переживаниях своего собеседника Цемах мог и не знать. Но, тем не менее, у него были все основания верить Станиславскому и не считать его приветливость просто данью вежливости.
Еврейские связи Художественного театра
Еврейская тема была давно близка Художественному театру. В 1909 году Немирович-Данченко поставил “Анатэму” Леонида Андреева, одним из главных героев которой является еврей Давид Лейзер, в 1910 году состоялась премьера “Miserere” по пьесе еврейского драматурга Семена Юшкевича. Эти произведения нелегко преодолевали цензуру, но еврейские авторы видели в МХТ своего союзника в этой борьбе. Поэтому в этот театр отправляли свои пьесы и Шолом Аш, и Осип Дымов, и С. Ан-ский. Над текстом “Гадибука”, ставшего впоследствии звездным часом “Габимы”, в Художественном театре работали на протяжении всего 1916 года. Станиславский принимал в этой работе активное участие, давал советы автору, и именно благодаря его вмешательству эпизодическая роль Прохожего старика превратилась в столь значительную для будущего спектакля фигуру Прохожего (Посланника).
На сцене Художественного театра блистал актер Леонид Леонидов (настоящая фамилия Вольфензон), одним из ближайших помощников Станиславского был режиссер Александр Санин (Шенберг), музыкальной частью заведовал композитор Илья Сац. Февральская революция смела последние преграды на пути евреев к равноправию. В Судный день у Нахума Цемаха были все основания рассчитывать на благоприятный приговор в Леонтьевском переулке.
Правда, месяц спустя после встречи со Станиславским произошел большевистский переворот. Для “Габимы” это означало новые проблемы. До Февральской революции еврейскому театру приходилось бороться с царской цензурой и антисемитскими настроениями отдельных деятелей. После прихода к власти большевиков “Габиме” пришлось отражать яростные атаки еврейских коммунистов, стремившихся любой ценой искоренить связанную с ивритом культуру. Эта борьба, которая длилась с переменным успехом до 1926 года, завершилась выездом “Габимы” из Советской России.
Впереди были взлеты и падения, переезды и передряги, все, что угодно — жизнь, продолжающаяся без малого век. Сегодня, когда нам известно все, что случилось впоследствии, можно спорить о том, в какой степени встреча в Леонтьевском переулке стала Судным днем для всего еврейского театра. Но нет никаких сомнений в том, что решение Станиславского прийти на помощь “Габиме” кардинальным образом изменило ее судьбу. Под крылом Художественного театра любительской студии, игравшей на иврите, удалось добиться феноменального успеха. Ее спектаклям рукоплескали Москва и Берлин, Париж и Лондон, и многие другие города Европы. История московской “Габимы” стала больше, чем просто историей — она стала легендой, одним из главных театральных мифов минувшего столетия.
Оригинал взят у: